Неточные совпадения
Несмотря на свою расплывчивость, учение Козыря приобрело, однако ж, столько прозелитов [Прозели́т (греч.) — заново уверовавший,
новый последователь.] в Глупове, что градоначальник Бородавкин счел нелишним обеспокоиться этим. Сначала он вытребовал к себе
книгу «О водворении на земле добродетели» и освидетельствовал ее; потом вытребовал и самого автора для освидетельствования.
Занятия его и хозяйством и
книгой, в которой должны были быть изложены основания
нового хозяйства, не были оставлены им; но как прежде эти занятия и мысли показались ему малы и ничтожны в сравнении с мраком, покрывшим всю жизнь, так точно неважны и малы они казались теперь в сравнении с тою облитою ярким светом счастья предстоящею жизнью.
Петр Петрович был изумлен этой совершенно
новой должностью. Ему, все-таки дворянину некогда древнего рода, отправиться с
книгой в руках просить на церковь, притом трястись на телеге! А между тем вывернуться и уклониться нельзя: дело богоугодное.
[Апокалипсические цифры — мистическое число (три шестерки), которым обозначалось в Апокалипсисе (одной из
книг Нового Завета) имя антихриста.]
Там — раскрытый альбом с выскользнувшими внутренними листами, там — свитки, перевязанные золотым шнуром; стопы
книг угрюмого вида; толстые пласты рукописей, насыпь миниатюрных томиков, трещавших, как кора, если их раскрывали; здесь — чертежи и таблицы, ряды
новых изданий, карты; разнообразие переплетов, грубых, нежных, черных, пестрых, синих, серых, толстых, тонких, шершавых и гладких.
На комоде лежала какая-то
книга. Он каждый раз, проходя взад и вперед, замечал ее; теперь же взял и посмотрел. Это был
Новый завет в русском переводе.
Книга была старая, подержанная, в кожаном переплете.
Но крепко набрался каких-то
новых правил.
Чин следовал ему: он службу вдруг оставил,
В деревне
книги стал читать.
Самгин мог бы сравнить себя с фонарем на площади: из улиц торопливо выходят, выбегают люди; попадая в круг его света, они покричат немножко, затем исчезают, показав ему свое ничтожество. Они уже не приносят ничего
нового, интересного, а только оживляют в памяти знакомое, вычитанное из
книг, подслушанное в жизни. Но убийство министра было неожиданностью, смутившей его, — он, конечно, отнесся к этому факту отрицательно, однако не представлял, как он будет говорить о нем.
— Кажется, земский начальник, написал или пишет
книгу,
новая звезда, как говорят о балете. Пыльников таскает всяких… эдаких ко мне, потому что жена не велит ему заниматься политикой, а он думает, что мне приятно терпеть у себя…
Ему казалось, что в нем зарождается некое
новое настроение, но он не мог понять — что именно ново? Мысли самосильно принимали точные словесные формы, являясь давно знакомыми, он часто встречал их в
книгах. Он дремал, но заснуть не удавалось, будили толчки непонятной тревоги.
— У вас — критический ум, — говорила она ласково. — Вы человек начитанный, почему бы вам не попробовать писать, а? Сначала — рецензии о
книгах, а затем, набив руку… Кстати, ваш отчим с
нового года будет издавать газету…
Ко всей деятельности, ко всей жизни Штольца прирастала с каждым днем еще чужая деятельность и жизнь: обстановив Ольгу цветами, обложив
книгами, нотами и альбомами, Штольц успокоивался, полагая, что надолго наполнил досуги своей приятельницы, и шел работать или ехал осматривать какие-нибудь копи, какое-нибудь образцовое имение, шел в круг людей, знакомиться, сталкиваться с
новыми или замечательными лицами; потом возвращался к ней утомленный, сесть около ее рояля и отдохнуть под звуки ее голоса.
Он мысленно вел с ней нескончаемый разговор и днем и ночью. К «Истории открытий и изобретений» он все примешивал какие-нибудь
новые открытия в наружности или в характере Ольги, изобретал случай нечаянно встретиться с ней, послать
книгу, сделать сюрприз.
Между тем она, по страстной, нервной натуре своей, увлеклась его личностью, влюбилась в него самого, в его смелость, в самое это стремление к
новому, лучшему — но не влюбилась в его учение, в его
новые правды и
новую жизнь, и осталась верна старым, прочным понятиям о жизни, о счастье. Он звал к
новому делу, к
новому труду, но
нового дела и труда, кроме раздачи запрещенных
книг, она не видела.
Леонтий обмер, увидя тысячи три волюмов — и старые, запыленные, заплесневелые
книги получили
новую жизнь, свет и употребление, пока, как видно из письма Козлова, какой-то Марк чуть было не докончил дела мышей.
Он так и принимал за чистую монету всякий ее взгляд, всякое слово, молчал, много ел, слушал, и только иногда воззрится в нее странными, будто испуганными глазами, и молча следит за ее проворными движениями, за резвой речью, звонким смехом, точно вчитывается в
новую, незнакомую еще ему
книгу, в ее немое, вечно насмешливое лицо.
Она прислушивалась к обещанным им благам, читала приносимые им
книги, бросалась к старым авторитетам, сводила их про себя на очную ставку — но не находила ни
новой жизни, ни счастья, ни правды, ничего того, что обещал, куда звал смелый проповедник.
Но все-таки он еще был недоволен тем, что мог являться по два раза в день, приносить
книги, ноты, приходить обедать запросто. Он привык к обществу
новых современных нравов и к непринужденному обхождению с женщинами.
Новое учение не давало ничего, кроме того, что было до него: ту же жизнь, только с уничижениями, разочарованиями, и впереди обещало — смерть и тлен. Взявши девизы своих добродетелей из
книги старого учения, оно обольстилось буквою их, не вникнув в дух и глубину, и требовало исполнения этой «буквы» с такою злобой и нетерпимостью, против которой остерегало старое учение. Оставив себе одну животную жизнь, «
новая сила» не создала, вместо отринутого старого, никакого другого, лучшего идеала жизни.
— Видно, что Борис Павлович читал много
новых, хороших
книг… — уклончиво произнес Ватутин. — Слог прекрасный! Однако, матушка, сюда самовар несут, я боюсь… угара…
Спустя полчаса она медленно встала, положив
книгу в стол, подошла к окну и оперлась на локти, глядя на небо, на
новый, светившийся огнями через все окна дом, прислушиваясь к шагам ходивших по двору людей, потом выпрямилась и вздрогнула от холода.
— Врал, хвастал, не понимал ничего, Борис, — сказал он, — и не случись этого… я никогда бы и не понял. Я думал, что я люблю древних людей, древнюю жизнь, а я просто любил… живую женщину; и любил и
книги, и гимназию, и древних, и
новых людей, и своих учеников… и тебя самого… и этот — город, вот с этим переулком, забором и с этими рябинами — потому только — что ее любил! А теперь это все опротивело, я бы готов хоть к полюсу уехать… Да, я это недавно узнал: вот как тут корчился на полу и читал ее письмо.
Я в это время читал замечательную
книгу, от которой нельзя оторваться, несмотря на то, что читал уже не совсем
новое.
Один из
новых путешественников, именно г-н Нопич, сделавший путешествие вокруг света на датском корвете «Галатея», под командою г-на Стен-Билля, издал в особой
книге собранные им сведения о торговле посещенных им мест.
Войдя в его маленькие две комнатки, Наталья Ивановна внимательно осмотрела их. На всем она увидала знакомую ей чистоту и аккуратность и поразившую ее совершенно
новую для него скромность обстановки. На письменном столе она увидала знакомое ей пресс-папье с бронзовой собачкой; тоже знакомо аккуратно разложенные портфели и бумаги, и письменные принадлежности, и томы уложения о наказаниях, и английскую
книгу Генри Джорджа и французскую — Тарда с вложенным в нее знакомым ей кривым большим ножом слоновой кости.
Зося сделалась необыкновенно внимательна в последнее время к Надежде Васильевне и часто заезжала навестить ее, поболтать или увезти вместе с собой кататься. Такое внимание к подруге было тоже новостью, и доктор не мог не заметить, что во многом Зося старается копировать Надежду Васильевну, особенно в обстановке своей комнаты, которую теперь загромоздила
книгами, гравюрами серьезного содержания и совершенно
новой мебелью, очень скромной и тоже «серьезной».
Чтобы попасть в тон
нового настроения, которое овладело Зосей, Половодов в свободное время почитывал серьезные статейки в журналах и даже заглядывал в ученые
книги.
Только
книга в почерневшем кожаном переплете с медными застежками была новостью для Привалова, и он машинально рассматривал теперь тисненые узоры на обложке этой
книги, пока Марья Степановна как ни в чем не бывало перебирала разные пустяки, точно они только вчера расстались и в их жизни ничего не произошло
нового.
— О любопытнейшей их статье толкуем, — произнес иеромонах Иосиф, библиотекарь, обращаясь к старцу и указывая на Ивана Федоровича. —
Нового много выводят, да, кажется, идея-то о двух концах. По поводу вопроса о церковно-общественном суде и обширности его права ответили журнальною статьею одному духовному лицу, написавшему о вопросе сем целую
книгу…
Была у меня тогда
книга, Священная история, с прекрасными картинками, под названием «Сто четыре Священные истории Ветхого и
Нового Завета», и по ней я и читать учился.
Добрые и умные люди написали много
книг о том, как надобно жить на свете, чтобы всем было хорошо; и тут самое главное, — говорят они, — в том, чтобы мастерские завести по
новому порядку.
Да в книгах-то у вас написано, что коли не так жить, так надо все по —
новому завести, а по нынешнему заведенью нельзя так жить, как они велят, — так что ж они по новому-то порядку не заводят?
Эх, Верочка, ты думаешь, я не знаю, какие у вас в
книгах новые порядки расписаны? — знаю: хорошие.
У Кирсанова было иначе: он немецкому языку учился по разным
книгам с лексиконом, как Лопухов французскому, а по — французски выучился другим манером, по одной
книге, без лексикона: евангелие —
книга очень знакомая; вот он достал
Новый Завет в женевском переводе, да и прочел его восемь раз; на девятый уже все понимал, — значит, готово.
Он был ученик Лицея, товарищ Пушкина, служил в гвардии, покупал
новые французские
книги, любил беседовать о предметах важных и дал мне
книгу Токвиля о демократии в Америке на другой же день после приезда.
В. был лет десять старше нас и удивлял нас своими практическими заметками, своим знанием политических дел, своим французским красноречием и горячностью своего либерализма. Он знал так много и так подробно, рассказывал так мило и так плавно; мнения его были так твердо очерчены, на все был ответ, совет, разрешение. Читал он всё —
новые романы, трактаты, журналы, стихи и, сверх того, сильно занимался зоологией, писал проекты для князя и составлял планы для детских
книг.
Как-то утром я взошел в комнату моей матери; молодая горничная убирала ее; она была из
новых, то есть из доставшихся моему отцу после Сенатора. Я ее почти совсем не знал. Я сел и взял какую-то
книгу. Мне показалось, что девушка плачет; взглянул на нее — она в самом деле плакала и вдруг в страшном волнении подошла ко мне и бросилась мне в ноги.
Влияние Грановского на университет и на все молодое поколение было огромно и пережило его; длинную светлую полосу оставил он по себе. Я с особенным умилением смотрю на
книги, посвященные его памяти бывшими его студентами, на горячие, восторженные строки об нем в их предисловиях, в журнальных статьях, на это юношески прекрасное желание
новый труд свой примкнуть к дружеской тени, коснуться, начиная речь, до его гроба, считать от него свою умственную генеалогию.
Я был раза два-три; он говорил о литературе, знал все
новые русские
книги, читал журналы, итак, мы с ним были как нельзя лучше.
Из
книг другого типа: «Судьба человека в современном мире», которая гораздо лучше формулирует мою философию истории современности, чем «
Новое средневековье», и «Источники и смысл русского коммунизма», для которой должен был много перечитать по русской истории XIX века, и «Русская идея».
Даже старая знакомая
книга при перечитывании представлялась мне
новой и по-новому воспринималась мной.
Очень несовершенная
книга «
Новое религиозное сознание и общественность» выразила мои тенденции религиозного анархизма.
На углу
Новой площади и Варварских ворот была лавочка рогожского старообрядца С. Т. Большакова, который торговал старопечатными
книгами и дониконовскими иконами. Его часто посещали ученые и писатели. Бывали профессора университета и академики. Рядом с ним еще были две такие же старокнижные лавки, а дальше уж, до закрытия толкучки, в любую можно сунуться с темным товаром.
Из гимназии ему пришлось уйти. Предполагалось, что он будет держать экстерном, но вместо подготовки к экзамену он поглощал
книги, делал выписки, обдумывал планы каких-то работ. Иногда, за неимением лучшего слушателя, брат прочитывал мне отрывки ив своих компиляций, и я восхищался точностью и красотой его изложения. Но тут подвернулось
новое увлечение.
Осложнение сразу разрешилось. Мы поняли, что из вчерашнего происшествия решительно никаких последствий собственно для учения не вытекает и что авторитет учителя установлен сразу и прочно. А к концу этого второго урока мы были уж целиком в его власти. Продиктовав, как и в первый раз, красиво и свободно дальнейшее объяснение, он затем взошел на кафедру и, раскрыв принесенную с собой толстую
книгу в
новом изящном переплете, сказал...
А через час выбежал оттуда, охваченный
новым чувством облегчения, свободы, счастья! Как случилось, что я выдержал и притом выдержал «отлично» по предмету, о котором, в сущности, не имел понятия, — теперь уже не помню. Знаю только, что, выдержав, как сумасшедший, забежал домой, к матери, радостно обнял ее и, швырнув ненужные
книги, побежал за город.
Брат и этому своему
новому праву придал характер привилегии. Когда я однажды попытался заглянуть в
книгу, оставленную им на столе, он вырвал ее у меня из рук и сказал...
В малыгинском доме закипела самая оживленная деятельность. По вечерам собиралась молодежь, поднимался шум, споры и смех. Именно в один из таких моментов попала Устенька в
новую библиотеку. Она выбрала
книги и хотела уходить, когда из соседней комнаты, где шумели и галдели молодые голоса, показался доктор Кочетов.
Аня. Ты, мама, вернешься скоро, скоро… не правда ли? Я подготовлюсь, выдержу экзамен в гимназии и потом буду работать, тебе помогать. Мы, мама, будем вместе читать разные
книги… Не правда ли? (Целует матери руки.) Мы будем читать в осенние вечера, прочтем много
книг, и перед нами откроется
новый, чудесный мир… (Мечтает.) Мама, приезжай…
Новым у него был исключительный интерес к вопросу об отношении православия к современности, так и называется одна из его
книг [См. его
книги «Об отношении православия к современности» и «О современных потребностях мысли и жизни, особенно русской».].